В отделениях связи Галина Розанова трудилась с 1950 по 1994 годы. На пенсию вышла  в должности оператора почтовой связи.  Ее воспоминания войдут во всероссийский сборник, посвященный участникам Великой Отечественной войны, чья жизнь – военная и послевоенная – связана с работой почтовой службы.  Воспоминания  нашей героини публикуем от первого лица. 

 

 

В сорок первом мне было одиннадцать. И  знаете, это был самый страшный год в моей жизни.

Мы жили с родителями в небольшой деревне Анисимово Сусанинского района Костромской области. В нашей семье было шесть детей, бабушка, мама с папой. И все мы как-то умещались в одной избе. Отец у нас был «деловой». Всё делал своими руками: и мебель, и сараи, и избы. Завёл аж 17 ульев! Выходишь летом в сад, а запах мёда с ног сшибает.  С отцом мы жили, как у Христа за пазухой… 9 февраля сорок первого он умер от остановки сердца. В июне началась война… 

Самая старшая сестра приехала к нам в деревню с новорожденным ребенком из Архангельска, потому что мужа на фронт забрали, а одной ей было не прожить. 

Из хозяйства оставили только корову. Некому было за всем следить. Тогда все – старики, женщины, дети работали только на колхоз. С утра до позднего вечера: то картошка, то лен, то сенокос. 

Помню, как только узнали, что война началась, мама сухари стала сушить. Думала, брата заберут. Он у нас с двадцать пятого года был. Но первой забрали сестру. Ей уже исполнилось девятнадцать. Провожали всей деревней. Мама держалась, пока повозка не скрылась за горизонтом, потом рыдать начала. Еле успокоили.  

 

 

Сестра попала в зенитный полк. Сначала служила в Куйбышеве, а потом в Минске. Почту нам тогда носили редко. Газеты мы не выписывали, только письма получали. Первой с фронта пришла благодарность матери за дочь-зенитчицу. Она у нас активистка была, стихи писала…

Вскоре забрали и брата. Ему тогда восемнадцати ещё не было. Отправили его с такими же, как и он, малолетними вояками, в самое пекло, на Орловско-Курскую дугу. Первого сентября приехал на фронт, а девятого его уже не стало...  Похоронку домой не понесли. Вызвали мать в Сусанинский военкомат. Пятнадцать километров туда и столько же обратно. Идёт, а слезы ручьем текут, бегу к ней со всех ног, а она и сказать ничего не может…

А потом приходим как-то домой, а на крыльце письмо лежит. От брата. Мама читать не умела, поэтому мне сразу отдала. Открываю, а там рисунок, детский такой. Поезд едет на фронт. Мы решили, что он рисовал его пока ехал на войну, судя по всему ничего не боялся…  

Письма от сестры ждали, как чуда. Пишет – значит жива. Соберёмся все ночью у печки и читаем. Некоторые даже перечитывали не по разу. Бабушке приходили письма от ее двух сыновей. Они прошли всю войну. Постоянно писали ей, а она им. Точнее, я и читала и писала за нее. Она не дожила до Победы совсем чуть-чуть. Умерла в сорок четвертом.

 

 

Вот странно. Письма помню отлично. Помню, как все мы их ждали. Помню наше Головинское отделение связи, где работала Мария Федоровна Дьяконова, а почтальона нашего не помню совсем. Он всегда приходил, когда меня дома не было. Мы же уходили в шесть утра, а возвращались ближе к ночи. На колхозных полях работали дети. 

Сейчас вспоминаю и не могу понять, как мы, такие маленькие, худенькие могли все это делать? Сейчас-то страшно. Нагрузят телегу с верхом, посадят меня между телегой и лошадью -  и всё. Управляйся. Дорог не было. Ухабы одни. Едешь и думаешь: лишь бы не упасть. Упадешь – считай, нет тебя. Каждый сезон в колхозе был страшен по-своему. Лён, например, без сна и отдыха то пололи, то убирали, то сушили, то теребили. И всё голыми руками.

Чем только не лечили нарывы на детских ладошках. Потом картошку сажали, копали, убирали. Да все босиком. Обувь надевали только когда первый снег выпадал, а снимали сразу же весной. Берегли лапти. Делать-то их некому было. У некоторых хоть деды дома оставались. У нас не было никого. 

Зимой сорок пятого сестра вернулась с фронта. Ее демобилизовали по состоянию здоровья.  

 

 

Голод в войну был всегда, но с сорок пятого и где-то по сорок восьмой в деревнях вообще люто было. Гибли семьями. Если в семье было хозяйство, то большую часть продуктов надо было отдать государству. Если у тебя куры, то шесть десятков в год отдай. Даже если их всего три. Если овцы, то от приплода одного ягненка отдаешь. Если корова, то 360 литров молока будьте добры. Да еще на жирность скидывали. Померяют и говорят: «Не жирное у вас молоко, еще 18 литров несите». А откуда нести-то? 

Сено косить для домашней коровы разрешали только на пятнадцати сотках. Колхозное тоже все забирали. Оставляли на посев да отходы от хорошего зерна. 

Самое тяжелое время было весной. Корова не доила. Ждали, когда отелится. Картошку за зиму съели. Что поделать? Шли в лес, откапывали траву, сушили на печке, мололи в муку и пекли из этого хлеб. Есть невозможно, но жуешь. Жить-то хочется. 

Сил не было совсем. Школу не бросила только из-за директора нашего. Он мать уговорил. Сказал, думать о будущем надо. Так я закончила семь классов. 

 

 

Помню Победу. Такой солнечный день был. Мы с подружкой в школу идём, а навстречу нам учительница бежит. Кричит, руками машет, а сама и смеется, и плачет одновременно. Победа, говорит, Победа! Все занятия тогда отменили. Учителя по соседним деревням пошли сообщать людям, что война кончилась. В деревнях ведь даже радио не было. Все из уст в уста. 

Уже во взрослой жизни я вместе с мужем переехала в Кострому. Поступила на работу в Союзпечать, потом в переводной отдел почтамта. Так и проработала там сорок лет. 

…Иногда мне снится мое довоенное детство – крыльцо деревенского дома, босые детские ноги, ульи в саду, наши бескрайние поля. А иногда снится голод и тот самый страх за свою жизнь, за жизнь мамы, сестер и братьев. Их уже давно со мной нет, а тот страх до сих пор остался.